Я маленькая и мне холодно! Так холодно, что даже голода не чувствую. Нас у мамки трое: Сашка, Петька и я. Обо мне забыли…
Давно лежу на печке, никто не кличет. Наверное, ждут, когда помру. Потом съедят. Петька говорил, будто в нашей деревне такие случаи поголовно. Страшно! Вот и молчу. Лежу тихонько, может, не тронут. Уж помру, тогда пускай…
Сквозь дрёму слышу разговор:
— Ты, Дарья, радуйся, что твои выживут! В приюте их накормят, оденут, обуют. А на следующий год, если будешь жива, заберёшь, — говорит незнакомый мужчина.
— И в школу их определят. Станут учиться как все советские дети, — вторит ему тоже незнакомая женщина.
— Пусть едут, — соглашается мамка и покорно кивает головой.
— Господи, — ужасается женщина, — как же их везти? Голые, босые! Дайте одеяло! Ведь замёрзнут в дороге.
— Берите. Мне всё равно, — отрешённо говорит мамка и даже не плачет.
Мамку из нас троих больше никто не видел. Видимо с голоду померла. И я о своём раннем детстве больше ничего не помню.
В приюте было лучше, чем дома: маленько кормили, но тоже хорошего мало. Каждый выживал, как мог. Старшие ребята отбирали у маленьких хлеб, били и издевались. Если бы не Саша, не выжила. Он заступался за меня и подкармливал. Уж, где брал тот лишний кусочек хлебца, только ему ведомо. А Петька вовсе чужой стал: мимо пройдёт, будто не родной, глазки долу и нет его.
Учиться нравилось, училась хорошо. Саше помогала, у него с науками не очень ладилось, но уважали брата за «золотые руки». Даже с уроков, порой, снимали, если требовалось срочно починить скамью, замок или почистить дымоход в печи.
Была у меня там подружка — шустрая — жуть! Мальчишек с ума сводила, табун из них на привязи возле себя держала, дрались не раз из-за неё. Частенько постель Гулькина ночью пустовала. Утром на цыпочках явится в спальную комнату, нырнёт под одеяло и дрыхнет до горна. А днём ходит, как ни в чём не бывало, даже вида не подаёт, что ночь напролёт где-то шастала. Зато потом нас конфетами угощала, и все молчали, никто нашу черноокую партизанку воспитателям ни разу не выдал.
Саша хоть и старше был, но семилетку мы с ним вместе закончили. Потом его сразу в армию забрали, а меня направили в ремесленное училище. Проучилась год, и началась война. Всех учеников скопом отправили работать на завод. Цех огромный, и станков в нём видимо-невидимо. Я на всё происходящее сверху смотрела как баба Яга из своей ступы, а ступой была маленькая кабинка мостового крана. Профессию не выбирала, куда определили, там и работала.
Братьев летом сорок второго отправили на фронт. Петька погиб под Сталинградом, а Саша пропал без вести. Поплакала, конечно… Сашу очень жалела, но работала так много, что горевать было некогда: ела и спала в цехе. Меня берегли на заводе: толковые крановщицы наперечёт. Победу тоже отметила на своём рабочем месте. Это, когда все рыдали и радовались одновременно, а я сигналы сверху подавала, беспрестанно названивая, и никто из начальства не ругался.
Мне тогда девятнадцать исполнилось, но женихов не было. Нравился один мужчина — Главный технолог нашего цеха. Он не воевал, имея бронь, потому всю войну мы были рядом. Я привыкла видеть его каждый день, видеть, как уважительно относились к нему рабочие. Чем-то он напоминал мне Сашу — такой же деловой и незлобивый.
А сразу, как отметили победу, я неожиданно встретила Гулю. Как-то после рабочего дня спустилась из своей «ступы» в цех, и меня заключили в объятия чьи-то горячие руки. Это была она!
— Давно ты здесь? — спросила я.
— Два дня как оформилась, — радостно ответила Гуля.
— Кем взяли?
— Учётчицей.
— Куда пропала?
— Разве не знаешь? Воевала.
— Слышала, но не поверила.
— Почему?
— Ты же только на два года старше меня.
— Помог один товарищ. Любовь у нас, вместе воевали.
— Раненых с поля боя выносила?
— Вот ещё! Телеграфисткой при штабе числилась.
— Понятно. Здесь уже устроилась?
— Да. Комнату в общежитии выделили.
— Ничего себе! Я пятый год работаю, а нас — девчонок в одной комнате по сей день шестеро.
— Это вас! А я с ребёночком.
— От кого?
— Много будешь знать… Ладно, скажу. От полковника, с которым на войне была. Он и комнату мне выхлопотал, и с работой помог.
— Когда же ты всё успела?
— И ты успевай! Жизнь короткая.
— Не получается.
— Значит, не стараешься. Слушай, — Гуля на секунду замолчала, — что за симпатичный мужчина при галстуке по цеху расхаживает?
— Наш технолог.
— Как зовут?
— Игнат Валентинович.
— Понравился он мне, — без обиняков объявила Гуля.
— Он женат и у него детей двое, — обомлев, сообщила я.
— Это ничего. Дети вырастут.
— Гуля, парней на заводе хватает. Зачем он тебе?
— Мужем будет. А ты чего вся зарделась?
— Ничего не зарделась! Наработалась, вот и хожу румяная.
— Врёшь. Поди, сама на него виды имеешь?
— Успокойся. Не имею.
— Тогда помалкивай! Я воевала и заслужила своё счастье, пока ты здесь в тылу отсиживалась.
Loading…
— Вообще-то я работала. И днём, и ночью.
— Ну, ну! Особенно ночью…
— Ладно, Гуля! Живи, как знаешь. Время рассудит.
Я тогда ужасно расстроилась и оскорбилась не только за себя, но и за весь наш цех, за всех ребят, которые не доедали, не высыпались и вкалывали, чтобы наша армия била фашистов, не жалея снарядов.
Но Гуля шла к цели напролом. Очень скоро я стала замечать её рядом с Игнатом: то у какого-нибудь станка, то рядом с каптёркой, а то у кабинета технологов. Черноокая красавица своего добилась. Игнат Валентинович от семьи ушёл и поселился у Гули в общежитии. Но жена Главного технолога оказалась дамой непростой: будучи членом партии, работала инструктором в горкоме. И однажды Игнат Валентинович пропал, а его рабочее место занял вернувшийся с фронта инженер.
После прокурорских проверок выявили недостачу меди для снарядных ободков и Главного технолога отправили по этапу в лагерь. Хорошо, что не расстреляли, тогда это было запросто. А Гуля, недолго думая, стала привечать нового технолога. Похоже, она просто западала на мужчин в этой должности, а она — жена Главного… Красиво…
Через год после этих событий я получила письмо — впервые в жизни! И очень ему удивилась: родных у меня не осталось, знакомые — все в цехе. Вскрыла, и обмерла… Оно было от Игната Валентиновича. Он писал:
«Здравствуй, милая Фанечка! Хорошее у тебя имя. Оно означает ум и трудолюбие. И я с этими определениями полностью согласен. Понимаю, что моё письмо покажется неожиданным, но поверь, мне больше не к кому обратиться. Если не трудно, то хотя бы просто ответь на мои вопросы. Ты девушка сердечная, я это понял сразу, как с тобой поговорил впервые. Правда, разговоры наши носили чисто рабочий характер, но я их не забыл.
Не буду более утомлять посторонними измышлениями и спрошу: как живут мои дети, вышла ли замуж жена, мы ведь с ней развелись ещё до суда. И если не будет в тягость, пришли мне, пожалуйста, небольшую посылочку с тёплыми носками и шарфом. Другого просить не осмелюсь. До свидания, милая Фанечка! Счастья тебе и здоровье. Только здесь я стал ценить его по-настоящему».
Прочитав письмо, почувствовала, как у меня сжалось сердце и потеплело в душе. Значит, ничего не забылось… До появления Гули на заводе я замечала: часто при встрече со мной у Игната влажнели глаза и немного хрипел голос. Тогда не придавала этому особого значения — не смела даже предположить, что могла ему понравиться. А если бы и предположила, то никогда не позволила себе кокетство с женатым мужчиной.
В ближайший выходной побежала на рынок и купила две пары шерстяных носков, шарф и вязаную безрукавку. А ещё три банки ленд-лизовской тушёнки и сухого печенья. На большее у меня просто не хватило моей зарплаты, хотя получала чуть меньше квалифицированного рабочего. Всё купленное сложила в фанерный ящик и отослала вместе со своим письмом, которое тоже писала первый раз в жизни, а потому помню каждое слово:
«Здравствуйте, Игнат! Посылаю по вашей просьбе посылку. Очень хочется, чтобы она дошла в целости и сохранности. Сыновья ваши живы, здоровы и ходят в школу. А бывшая жена вышла замуж, видимо, за своего коллегу. Не знаю, кто он по должности, но на работу и с работы они ступают под ручку. Извините, большего узнать не удалось, поскольку я по характеру не очень общительная и разговоры о посторонней семейной жизни не люблю. Если будут просьбы ещё — не стесняйтесь, постараюсь их выполнить. До свидания и берегите себя! Вы мне тоже всегда нравились».
После письма Игната и своего собственного первого послания мужчине я счастливо загрустила. Да, так тоже бывает. У меня появилась надежда на личную жизнь, о которой давно грезила, но не решалась серьёзно думать.
Переписывались мы регулярно, но я особо об этом не распространялась. В своих письмах Игнат советовал мне закончить десятилетку и поступить в институт на заочное отделение, что я и сделала.
А когда умер Сталин, по амнистии стали выпускать сидельцев. Игната тоже выпустили, и он сразу пришёл ко мне в общежитие. Мы расписались и сняли комнату. Через год я родила девочку. Окончив институт и получив диплом инженера-механика, стала начальником ОТК. Это были самые счастливые дни и годы в моей жизни. Любовь, семья, хорошая работа — думала, что теперь ничто не сможет омрачить наше с Игнатом счастье. Но жизнь безоблачной не бывает…
Муж Гули умер от ран, полученных на войне, и она опять стала открыто заглядываться на Игната. Ведь, даже пережив лагерь, он оставался видным мужчиной. Высокий, седовласый красавец с благородной осанкой, будто сошедший с полотен художников, писавших знатных дворян прошлых веков. Он нравился всем женщинам, и я не раз замечала их восхищённые или блудливые взгляды. Порой моё сердце разрывалось от ревности, но я вспоминала один рассказ, который услышала от него сразу по возвращению, и успокаивалась…
Это было в лагере после первого года отсидки — самого тяжёлого для него. Как-то проснулся ночью — захотел по нужде, да так, что до утра не дотерпеть. С вечера заключённых накормили ржавой селёдкой, много выпил воды, вот и приспичило. В бараке тишина, все спят. Боясь кого-либо разбудить, он тихонько открыл дверь и направился в уборную. Выйдя, заметил, что на лагерном дворе пусто, а ворота приоткрыты. Уж, почему так вышло — неизвестно.
Единственный часовой спал, подперев забор и уткнувшись носом в тулуп. На сторожевой вышке тоже пусто. Собак и тех не видно и не слышно. Удивился тогда: неужели такое возможно? Или это сон? Нееет! Ночь. Звёзды. Тишина и покой. Вздохнул полной грудью, и неожиданно у него в мозгу стрельнуло — надо бежать! Это шанс, возможно, единственный. Не сознавая, что делает — решился. Не торопясь, очень тихо, направился к воротам, проскользнул в приоткрытую щель и так же тихонько зашагал в сторону леса.
Прошёл метров двести и отрезвел. Дальше что? Куда идти? В какую сторону? Без еды… Один… В тайге… Постоял — в голове не мелькнуло ни одной светлой мысли. И обречённо, как на заклание, развернувшись, побрёл к своему бараку. Никто ничего не заметил. Когда улёгся на нары, больше не уснул, а проплакал до утра. После этого случая и написал мне своё первое письмо. Помню, что выслушав его рассказ, всем сердцем поверила: человек, подумавший в ту ночь именно обо мне, как о своей единственной надежде на спасение, не может быть изменником, и никакие Гули его больше не совратят. Так и вышло.
Но давнишняя «подруга» однажды подловила меня на улице после рабочего дня и всё-таки высказалась:
— За что таким везёт? Не понимаю! И должность крепкую поимела, и мужика — красавца на поводке держишь!
— Должность заработала, а для этого выучилась. А мужа полюбила, и он поверил в мою любовь, — ответила я.
— Я тоже любила.
— Может не сердцем, а по расчёту?
— Какая разница!
— Разница в том, что ты больше думала о себе и своих желаниях. А я об Игнате. Если бы я болтала на каждом перекрёстке о его письмах из лагеря, то работу давно бы потеряла, и ему не смогла помочь.
— Смотри, какая благородная! Помню, в детдоме никто тебя — зерно прелое — не замечал, и вдруг проросла.
— Гуля, жизнь разная. У тебя ведь тоже всё неплохо. Здоровая, красивая, сына растишь! А своего мужчину ещё встретишь.
— Конечно, встречу! Не сомневайся!
На этом мы с Гулей расстались и больше не общались: что хотели — друг другу сказали, а другие темы нас не волновали.
Вскоре наша семья получила двухкомнатную квартиру — «хрущёвку». Иметь собственный угол, жить не под прицелом посторонних людей, это истинное блаженство и удовольствие. И мы его наконец-то дождались.
Шло время, наша дочь выросла, вышла замуж и подарила нам внучат. Жизнь страны тоже менялась, и вместо долгожданного коммунизма пришёл непонятный капитализм. Наступившие перемены ломали людей и их судьбы. Мы с мужем, ставшие уже пенсионерами, лучшего для себя не ждали, а просто думали, как выжить в то непростое время и чем помочь внукам…
Но тут случилось одно необыкновенное событие, настолько необыкновенное, что поверить в него было невозможно! Нашёлся Саша, который уже очень много лет жил в Штатах. В сорок втором году он попал в плен и оказался в немецком концлагере. Там познакомился и подружился с одним молодым французом и даже выучил его язык. Жизнь в лагере казалась невозможной, но они выжили. А перед самым освобождением француз в одночасье умер из-за воспаления лёгких.
Тогда Саша надел его полосатую робу с номером и назвался его именем. Кто-то брату намекнул, что побывавшим в фашистском плену русским солдатам дома жизни не будет и им грозит такой же лагерь. На короткое время остался во Франции, а при первой возможности переехал в Америку. Там женился и, будучи парнем рукастым, открыл автомастерскую, но всегда помнил о родной земле и сожалел, что не может вернуться.
И тут у нас случилась перестройка, появилась возможность навестить родных. Так я встретилась с родным братом.
— Ты меня осуждаешь? — спросил он, рассказав свою историю.
— Не имею права, — ответила я. — Жизнь одна! И ты сумел её сохранить, никого не подставив и не оговорив, а просто воспользовавшись предложенными обстоятельствами.
— Ты сняла с моей души камень. Все годы на чужбине я ощущал себя предателем.
— Это из-за нашего советского воспитания. У нас ведь главное — страна, а человек пылинка.
— Хорошо, что жизнь ваша изменилась.
— Изменилась. Но люди прежние и новые законы часто вмещают в старое русло.
— А я уж хотел вернуться!
— Не выдумывай! Живи, где привык. Да и родственники твои сюда не захотят.
— Ты права. Не захотят. Тогда вы приезжайте к нам погостить, — предложил он.
Саша уехал. А мы к нему с ответным визитом поехать не решились. Со здоровьем у Игната было не шибко хорошо, и он вскоре умер. Для меня это было огромное несчастье. Ходила из угла в угол по своей квартире и не могла успокоиться. Дни тянулись однообразно и тоскливо. А в один из таких сумрачных дней я получила повестку в суд. Сыновья Игната решили отсудить у меня одну комнату моей «двушки». Мне объяснили, что они имеют на это полное право, являясь его прямыми наследниками. Пришлось на старости лет заниматься поисками подходящего жилья и переездом…
Так я оказалась в маленькой квартирке и, слава богу, что для меня такая нашлась! На стене висят фотографии дочери, двух внуков, правнучки и моего любимого Игната.
…Ночь ушла и уже светает. Немного полежу, потом поднимусь и поставлю тесто.
Сегодня правнучка со своим молодым человеком придут ко мне в гости. Жизнь подарила ещё один денёк! Надо пользоваться. И туда… не торопиться. У меня всё хорошо — есть что вспомнить. Я и вспоминаю! Почти каждый новый день. Перед рассветом…
Автор: Светлана Рассказова
