Мне тогда было лет шестнадцать. Время трудное было, мать моя умерла, а мачеха, которую отец взял в дом после её смерти, спала и видела, как бы меня со свету сжить. При отце еще трогать меня боялась, а уж как уедет он, так, случалось, и палку о спину мою ломала. Я видная была, созрела рано, да еще и одна из лучших работниц в нашем колхозе, многие парни из селения за мной ходили, но нельзя было даже и подумать взглянуть на кого-то — мачеха сразу доносила отцу.
Работала я в колхозе, но всё, что зарабатывала, мачеха прибирала в кладовую. Меня кормила едва-едва, и то, чтобы не сказали чего люди отцу. Но ходила я в залатанном платье и старых чувяках, давно протершихся на подошве. Хорошие ботинки, что привез мне отец с заработков, мачеха отобрала и спрятала в сундук, а мне выдала свои старые стертые чувяки, которые лишь тем были хороши, что не жали. Там и от подошвы-то осталась половина. Чтобы не бились сильно ноги, я подкладывала в обувь тряпье и траву.
Это увидел как-то мимо ехавший председатель нашего колхоза, двоюродный брат моей покойной матери. Спросил, почему в таком старье хожу, увидел по моему лицу, что не хочу я говорить об этом, стыдно мне, и нахмурился. Знал он мачеху мою, терпеть не мог её, но до поры старался не лезть в семью своего зятя. А вот не стерпело сердце, когда племянницу увидел в отрепьях. Посадил он меня в телегу и поехал к дому отца. Спокойно и ровно, как всегда, глядя в глаза, он отчитал мачеху и велел ей дать мне хорошую обувь.
Ничего не сказала мачеха, пошла и принесла мне ботинки, подаренные отцом. Дядю люди уважали и побаивались, хотя человек он был добрый и мудрый, но мог и разгневаться. А уж если гневался, его даже лучшие друзья остановить не могли. И мачеха его нрав знала, потому и побоялась перечить. Напоследок сказал ей дядя, что будет присматривать за мной и никому не позволит дочь сестры обидеть. С тем мы ушли со двора.
Подвез меня дядя в сад, где я работала, и по своим делам уехал. А прежде сказал, чтобы обращалась к нему, если мачеха будет злобиться. Я поблагодарила его, хотя на душе было тяжело и страшно. Кто знал лучше эту ведьму, чем я? Не спустила бы она мне унижения.
С тяжелым сердцем работала я. Видимо, по лицу было видно, как мне худо. А рядом работал соседский парень, Эмин, сильный, видный, красивый, с горящими глазами цвета молодой бирюзы. Нравился он мне очень, но даже смотреть в его сторону я не смела. И вот, как полдничать люди сели, прислал он сестру свою меня звать в артель. Со смехом и шутками приняли меня в компанию, угостили у кого чем нашлось. Хорошо улыбался Эмин, и сердце мое билось чаще, когда смотрела на его голубые глаза и белозубую улыбку.
А когда день стал клониться к закату, его сестра пошла провожать меня домой и завела речь о том, какой славный брат её, и какое доброе у него сердце. Но я не знала, что ответить, не учили меня ни шуткам, ни улыбкам, ни словам любви. Опустив голову, едва слышно сказала я, что отец решит за меня, и ушла во двор.
Мачеха была неожиданно весела и приветлива. От её улыбки мороз побежал у меня по коже. Зная её нрав, я не сомневалась — что-то она задумала. Но что? Я решила быть настороже.
Занялась своими обычными делами, подмела двор, подоила корову.
Неожиданный возглас из-за дома заставил меня подобраться. Мачеха причитала в голос. Я поспешила за дом и увидела, что огромная деревянная бочка, в которую мы собирали дождевую воду, пуста, а почерневшая от времени доска у самого днища выломана. Не могла она просто так сломаться, не могла прохудиться. Но мачеха велела мне, не теряя времени, отправляться за водой на дальний ручей, что находился за сельским кладбищем.
Уже стемнело, в те времена у нас не было на улицах освещения. Кто выходил в ночи, нёс с собой фонарь или факел. Мне мачеха дала старую керосиновую лампу, велев вернуть её в целости и сохранности. Лампа была наполнена до отказа, помню, это удивило меня, ведь мачеха славилась своей скаредностью.
Делать было нечего. Я взяла большое ведро и отправилась к ручью.
Дорога лежала мимо кладбищенской ограды, в неярком свете огня лампы я видела покосившиеся могилы с выбитыми на них арабскими буквами. Я не боялась кладбища, никогда не боялась мертвых, живые для меня были страшнее. Вот и сады где я работала с утра до ночи, находились почти у самой старинной молельни, в которой когда-то жил местный мулла, отправлявший покойников в последний путь. В то время, о котором идет речь, там был склад инвентаря для сельскохозяйственных работ. Мне показалось, что я увидела чью-то тень рядом с молельней, но это мог быть кто-то из ребят-колхозников, оставшийся допоздна.
Когда миновала я место между двумя холмами, между которых было кладбище, то увидела в свете луны на холме фигуру человека. Странно стоял он, как будто привстав на колени и вытянув ко мне сложенные руки. И тут случилось что-то, чего я не понимаю до сих пор, но никогда до самой смерти моей не забуду. Сильная рука обхватила меня за талию и развернула. Почти сразу услышала я грохот выстрела. Мужчина, державший меня и заслонявший своим телом, разжал объятия, отобрал лампу, отбросив её далеко в сторону, в самый ручей, и толкнул меня в направлении селения.
— Беги к дяде, домой не возвращайся, — сказал он негромко и с таким странным акцентом, как говорят орусы (русские).
В страхе припустила я по дороге, а потом услышала пронзительный отчаянный крик. Я не могла не повернуться на этот крик. На холме, там, где стоял человек, теперь боролись двое.
Ужас обнял меня, я не могла сделать ни шагу, потому что зрение меня обманывало. То людей я видела двух, а то один становился… птицей, огромной птицей с мощными крыльями, которыми он хлестал и бил врага.
Тут кто-то схватил меня за руку и потащил по дороге, и я не сразу поняла, что это Эмин. Я споткнулась и упала, разбив колени, и тогда он поднял меня на руки и помчался как олень.
А я тряслась от ужаса в его объятиях, потому что видела две фигуры на холме, которые вот только что боролись, а потом вдруг исчезли.
Эмин принес меня к дому дяди и постучал. От пережитого ужаса я не могла говорить, поэтому говорил он. Нас впустили и завели в дом. Я как сквозь сон слышала голоса. Эмин говорил, что задержался, чтобы убрать инвентарь, а потом услышал выстрел со стороны кладбища. Видел он, как шла я за водой, но не решился подойти, а услышав выстрел, бросился на помощь и нашел меня, оцепенелую и белую как известка. И принес в дом председателя, потому что нести меня в дом моего отца опасался.
Кто-то вложил мне в руки кружку с горячим молоком и усадил на овечью шкуру возле печи. Но лишь спустя какое-то время я смогла сделать пару глотков. Тётушка, дядина жена, добросердечная женщина, покормила меня как ребенка, с ложечки, кукурузной кашей с тыквой и молоком и постелила постель в большой комнате с печкой. Она пыталась расспросить меня о том, что случилось на дороге возле кладбища, но слёзы полились у меня из глаз, и я плакала, пока не уснула.
На следующий день дядя объявил, что я остаюсь у них до возвращения отца. Он промолчал о том, что случилось ночью, но я сама, выходя со двора, увидела дроги, на которых везли завернутое в саван и зеленое одеяло тело. Ворота дома моего отца были открыты настежь и несколько мужчин стояли возле них, провожая дроги в последний путь.
Мачеха моя умерла ночью. Лишь много позже услышала я краем уха сплетню, а может и правду, о том, что лицо её было отмечено печатью смертного ужаса. Словно бы увидела она нечто такое, что её сердце не вынесло.
Под утро этого же дня пастухи, выгонявшие овец на пастбище, нашли у подножья холма совершенно седого мужчину, обезумевшего от страха. При нём было ружье, скрученное с неимоверной силой, так, что дуло смотрело в сторону приклада, а в кармане оказалась довольно крупная сумма денег. Он говорил странные вещи, и в числе прочего, что наняла его моя мачеха, узнав, что он меткий стрелок. Он должен был прострелить керосиновую лампу у меня в руке, чтобы сгорела я заживо в её пламени.
А потом появился некто, вставший между ним и мной, появился из тени и двигался так быстро, что пуля не успела его обогнать. И другие вещи говорил он, странные и внушающие опасения в здравии его рассудка. Когда его увезли в город, все вздохнули с облегчением.
Прошло время, прежде чем страх оставил меня. Я жила у дяди, под присмотром его жены и моих троюродных сестер, и жизнь эта казалась мне поистине прекрасной. Мои родичи помогли мне пережить скорбь от известия о том, что отец мой умер на чужбине. А потом, спустя несколько месяцев, в один из светлых весенних дней в дом дяди пришли сваты от того, кто уже владел моим сердцем. Так я вошла хозяйкой в дом, в который не надеялась когда-нибудь войти.
Но даже стоя за занавесью в комнате для новобрачной, я помнила могучую фигуру человека? птицы? кого-то, кто спас мне жизнь, я была уверена в этом.
Сейчас много людей говорят, что есть другой мир, что есть бог и ангелы. Не знаю, правда это или нет. Я лишь знаю, что кто-то с крыльями, сияющими в свете луны, пришел на помощь мне, защитил меня в ту ночь, когда убийца, нанятый моей мачехой, целился в меня с вершины холма.
