Глазищи серые огромные, взгляд, как у затравленного волчонка, коса в руку толщиной, платьице ситцевое, а поверх дутая куртка. Такой я и запомнила Катю.
Испуганной девочкой, застывшей от страха на нашем пороге.
-Мама, это — Катя и я на ней женюсь, — сказал просто наш сын Ваня, возвратившись из очередной командировки, — не обижайте ее, она у меня самая лучшая.
Вот так, уехал сын в командировку на 3 недели в маленький, затерявшийся в степях городок, а вернулся не один: «Прошу любить и жаловать!» У нас с мужем двушка была, сын настоял, чтобы ему на кухне постелили, а Катя расположилась в его комнате.
-Где ты ее нашел такую! — спрашиваю вечером, зайдя на кухню, шепотом спрашиваю.
Девчонки у нас во дворе совсем не такие были: с дикой химией на голове, иной раз волосы выкрашены в розовый, куртки с заклепками, кольца в носу — весь цвет молодежной моды начала 90-х.
-Нашел, — рассказал сын, — детдомовская она. Мама у нее пила, Катя жила с бабушкой, а потом в детском доме оказалась. Я ее в рабочей общаге нашел, куда меня поселили, обижали ее там.
-Детдомовка, очуметь! — моя сестра пила чай на кухне, Вани с Катей дома не было: ушли заявление в ЗАГС подавать, — И это для Вани-то? С его дипломом? И ты молчишь? Да ты знаешь, какие они прощелыги? Обует его! Смотри, не прописывай у себя, родит — не выгонишь! И денежки подальше спрячь!
-Не болтай ерунды, — «Сам», как называла я мужа, вышел к нам, услыхав разговор, — ну я из детдома и что? Ворую? Или я тоже прощелыга?
-Ты — другое дело, — затараторила сестра, — ты в войну в детдоме оказался, другое время было. И у тебя мать не пила! А тут что? Да я бы костьми легла, а не позволила своему сыну жениться на такой.
-И не позволишь! — сказал мой муж, — у тебя две девки!
-Не смей обижать Катю, — сурово пригрозил мне супруг, словно я собиралась что-то Ване запретить. Да и как я могла? Сын взрослый. нравный, самостоятельный.
-После свадьбы уйдем на квартиру и будем на свою копить, заявил сын. А пока, до росписи, так и жили: Катя в комнате, сын на кухне.
И ничего-то она по хозяйству не умела: ни суп сварить, ни котлет налепить. К стиральной машине подойти не знала с какого бока, все норовила в тазик воды налить и постирать руками. Штору взялась гладить — сожгла.
-Не смей, — тихо предупреждал муж, когда видел, что я готова взорваться, — не гноби девчонку, ей 18 лет всего. Себя вспомни? Много ты умела? А ведь в семье жила. Я твою кашу до сих пор вспоминаю.
И я вспомнила: сожгла я кашу, и не единожды.
-Катя учиться пошла, — сообщил сын, когда до их росписи оставалось недели две, — в медицинское поступила.
Ну вот. Значит Катя будет учиться, а работать будет только сын? Молчу. Как ни крути, а профессия ей нужна. После того, как расписались, ушли молодые на квартиру. Катя в больницу устроилась санитаркой, по ночам работала. Кто те годы помнит, то знает, через что мы прошли: крупа и прочее — по талонам, пеленки по карточкам. Достать что-то — удача редкая, да и денег месяцами не платили.
-Ничего нет почти, — я плакала, когда приходила от сына, — зачем ушли? Жили бы с нами, легче было бы.
-Да правильно, что ушли, — сказал муж, — ты иной раз так на нее смотрела — провалиться хотелось. Молчала, а глазами ее со свету сживала. А за что? за то, что она — котенок неприкаянный?
Это было правдой, я все думала, что Ваня лучшей доли заслужил. Но ничего, жили мои молодые, не ссорились. Ваня ходил счастливый, довольный. Катя дичилась немного, робела, но дом вела.
-Смотри, — говорила сестра, — две достала! Одну тебе могу уступить!
В руках сестры чудо невиданное — сковорода с антипригарным покрытием. Жарить можно прямо без масла, красивая!
-Возьму своим молодым, — говорю, — хоть и трудно с деньгами, а у них и вовсе нет. Катя копейки получает, вообще от девчонки одни глаза остались. Ночью работает, днем за партой сидит. А в квартире все блестит и сияет — Катя уют сыну наводит.
-Ага, — зудит сестрица, — пожалей ее, пожалей! Себе бы сковородку оставила!
Сковородку я невестке все же подарила. Объяснила, что надо мешать деревянной лопаточкой, потом вытирать салфеткой. А через неделю выходной был, пришла — Ваня в магазин отлучился, а невестка сидит на полу и ревет:
-Я отвлеклась, забыла, а мясо пригорело, — икает уже от слез, — я ее сеткой проволочной почистила.
Смотрю — до блеска отчищена сковородка, вместе со всем антипригарным покрытием. И коса толстенная горестно вдоль спины висит, и ключицы худющие вздрагивают. И обидно ей, и страшно: загубила свекровин дорогой подарок! И тут меня накрыло. Села на пол вместе с ней и тоже реву.
-Я найду, я куплю, — лепечет Катя.
-Доченька, — говорю, — да шут бы с ней, со сковородой. Что же ты убиваешься так! Не война же, все живы и здоровы.
А она что-то говорить пытается, оправдывается. Так Ванька нас и застал: на полу, над сковородкой, в слезах и обнявшись. Вошел, увидел, хотел что-то сказать, потом махнул рукой и вышел, давая нам время.
Больше 25-ти лет прошло. Мои молодые в своей трешке живут. Катя, точнее Екатерина Сергеевна — старшая медсестра сосудистого центра. Двое внучат у нас с дедом. Большие уже: 21 год внучке, в медицинском она учится и внуку Никитке 17 лет. И Катя — дочка моя, а не невестка.
-Вот бы девкам моим по такой свекрови, — завидует сестра.
А я и сама себе завидую. Только дед не унимается: ему молодые новый смартфон подарили, так он его свертел. Распсиховался так, что давление подскочило.
-Папа, — звонит Катя, — я буду минут через 15, разберемся с твоим давлением, да не переживай ты! Шут бы с ним, с телефоном, Никитка вечером прибежит и разберется. А не разберется — другой купим. Чего ж ты убиваешься так, не война же, все живы и здоровы. Все хорошо будет.
Успокаивается «Сам». Все будет хорошо. Катя же сказала!
Автор: Записки Злючки
