— Привет, бабуль, здорово, дед! Как поживаете?
— Ну приехал наконец, сорвaнец наш! Совсем забыл про стариков.
— Ба, да ты что, ничего я не забыл. Просто то одно, то другое, Алинка вон бoлела, у Максимки зубы режутся, жена с ними замучилась. Я уж помогаю ей как могу с домашними делами, но я ведь почти всегда на работе. Сами понимаете, ипотеку надо платить.
— Эх, Серёженька, вот понатыкались вы в эти каменные муравейники друг на друга, хвораете вечно, бетоном дышите, да ещё и кабала на двадцать лет. Это, почитай, полжизни платить. Да было б за что! То ли дело у нас тут, в деревне, сорок соток и на всех ты хозяин. Дом стоит у тебя дворцом, ни сверху тебя сосед не давит, ни снизу не стучит, ни сбоку не воняет. Каждый сам себе хозяин. А во двор выйдешь — красота какая, яблони в цвету по весне, сирень цветёт, черёмуха. Да в раю-то, поди, хуже?
— Да всё ты правильно говоришь, ба, понимаю. Но что сделаешь? Деревня нынче не нужна государству, задавили её, разрушили. Вот и живём в своих коробках, газами выхлопными дышим…
Дед кряхтя закрутил самокрутку, задымил, закашлялся:
— Бают, мол, дорогу делать нынче станут от нашей деревни до города.
— Правда? Вот здорово, а то пока ехал до вас сегодня два раза застрял, пришлось откапываться да ветки стелить. Грязище. Ну да по осени тут всегда так было. Это хорошо, что позаботиться решили о вас. А то ведь ни почте, ни скорой не проехать толком.
— Э, — махнул рукой дед, — Да то разве о нас? Просто тут начальничек один дачу себе прикупил. Помнишь, поди, Воробьевых? Так вот, там теперь котэжж двухэтажной стоит. До него и асфальт будут класть. А дальше ни-ни. Мы-то, на краю, так и останемся грязь месить. Да и ладно, много ль нам осталось. У свово двора я и без асфальту могу пройтись.
— А вот, поди, Серёженька наш тоже начальником станет, так и он отстроит тут коттэж! — вмешалась бабушка, — А что? Сломает нашу стару избу да и новую выправит.
— Бабуль, — улыбнулся я её простодушию, — Ну куда мне в начальники? Там свои сыновья есть для тёплых мест. А я как ездил на пoжары, так и буду до пенсии рядовым тушилой.
— А и пусть, — поднял палец дед, — Что оно — место? Они вон богатые спокойно не спят, всё трясутся о том, как бы не рухнуло у их всё разом. То инфляция, то падение доллара. А ты живи, сынок, по совести, мы все так жили — и я, и отец мой, и дед, и ты сынок так живи, и правнука нашего Максимку этому учи. Нет большего богатства, чем чистая совесть. Я вот спокойно пoмирать буду, никому зла не делал.
— Ага, не делал он, — отозвалась бабушка, — А как межу с соседом Потапычем всю жизнь делили, забыл что ль?
— Ну и чо, ну делили, что с того, — проворчал дед, — Зато забор всегда новый был, что ни год. В этом лете на полметра к нему стоит забор, в следующем — на полметра к нам.
Я улыбался глядя на незатейливую возню моих стариков. Вырос я в этой деревне, пока родители мои всё по экспедициям мотались.
В aрмию отсюда ушёл. Друзья тут же были. Теперь уж почти никого тут не осталось, а из оставшихся половина спились. А какие пацаны были!
— Ну чо сидишь? — поглядел дед на бабушку, — Иди, стол накрывай! Расселась. Человек с дороги, голодный, чай. Корми давай. И это…
Дед почесал нос.
— Там у тебя вроде осталось ещё маненько? За шкафом-то?
— Ба-а-а! А ты откедова прознал, что за шкафом-то?
— Я чо, я ничо, так случайно наткнулся.
— А ну я пойду гляну.
Через пару минут бабушка вернулась в комнату:
— Ты когда успел, стaрый ты подлец? Ведь тут полна бутыль была, а теперь на донышке. Вот он чо маненько-то говорит, знает собака чьё мясо съела!
Я покатывался, наблюдая за этой сценой. Дед смущённо крякнул:
— Ну дык тут это… Потапыч заходил.
— Ох, я вас с Потапычем!
Мерно тикали на стене стaрые ходики, отмеряя время. За окном шелестела под дождём стaрая берёза, под которой собирались мы в молодости на посиделки. Жёлтые листья прилипали на мокрое стекло, катились крупные капли, где-то вдалеке громыхнул гром.
— Надо же, — удивился я, — Уже конец октября, а тут на тебе — гром. Ну что, поеду я, пожалуй. Теперь уж до весны, родимые. Держитесь тут, не хворайте. Весной правнуков вам привезу в гости, чтобы тоже увидели и черёмуху вашу, и сирень райскую…
Я поднялся со стула, прошёлся по стылой избе, взял со стола фотографию, стоявшую напротив меня, и вернул её на полку серванта за стекло, смахнув с полки пыль. Вот и снова набрался сил, теперь до весны буду хранить, по капельке принимая долгими зимними вечерами, когда на ceрдце вдруг ни с того ни с сего порой завьюжит, когда с женой поссоримся, или на дежурстве не успею спасти человека. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Пусть всё будет хорошо.
— Спасибо вам родные, вот и снова я зарядился, поеду!
Я махнул на прощание рукой. С фотографии в серванте смотрели на меня баба с дедом и улыбались:
— Поезжай, поезжай, внучек. С Богом!
Автор: Елена Воздвиженская
